Когда я дернула мать за рукав, она обернулась, долго вглядывалась в мое лицо и произнесла: «Ты совсем седая стала, Манюнь»
— Манюнь, ну тебе же дали билет. Уезжай из города, пока немцы не пришли, — просила меня мать. — Ты, как хороший инженер, в будущем, после Победы, еще пригодишься стране.
— Мам, да как я уеду Как вас брошу — возмутилась я, представив, что сама отсиживаюсь там, где тихо и мирно, куда не доносится звук канонады, а они останутся с сестрой здесь.
— Пока есть возможность, уезжай, — сестра Соня с тоской в глазах посмотрела на меня. — А мы как-нибудь тут…
Мне было ее жалко. Всего девятнадцать. Она у нас каталась до войны, как сыр в масле, и сейчас мне было страшно, как она все это переживет.
— Я и чемодан взяла у тети Нюры новый, — мать полезла под кровать и извлекла оттуда чемодан в серую клетку. — Собирай вещи. В 6 утра эвакуация. И так дотянула донельзя!
Я открыла шкаф и оглядела свой гардероб. Чего тут брать Вещей всего ничего.
В этот момент я краем глаза уловила, как с нежностью Соня рассматривает свои летние платья.
Эх, не вытянет она эту войну, пронеслось у меня в мозгу. Я обернулась и прошептала сестре:
— Уедешь из Ленинграда вместо меня. Не могу я мать оставить одну.
— А как же документы — прошептала Соня. — Мань, да и какой с меня инженер
— Пока до места доберешься, пока суть да дело. Назад никто не вернет. А я не могу, я тут останусь, — обнадежила я сестру.
Я видела, как она обрадовалась. Соню я проводила тихо и заранее, чтобы мать не остановила.
Даже будильник перевела, чтобы ее не будить. Подорвалась она в восемь часов.
Увидела меня и всплеснула руками:
— Опоздала. Судьбу свою прошляпила! А где Соня — добавила она, окинув взглядом комнату. — Чемодан тети Нюры где
— У Сони.
Я рассказала ей, что посадила сестру в поезд вместо себя, что ей будет нужнее.
— Эх, глупая, только о других и заботишься.
Так я осталась защищать родной город Ленинград. Я знала, что он нуждается во мне.
Мать тоже удалось отправить к родным. Не хотела я, чтобы она попала под блокаду.
Сама я ни в каких боях участия не принимала, зато по ночам вылезала на улицу и не единожды портила связь фашистам.
С матерью и сестрой встретилась только летом 1944 года. Мать не узнала меня среди встречающих, прошла мимо.
Когда я дернула ее за рукав, она обернулась, долго вглядывалась в мое лицо и произнесла:
— Ты совсем седая стала, Манюнь.
А мне тогда было всего двадцать пять. В зеркало смотреться некогда было или не замечала просто, что так успела постареть за годы блокады.
Трифонова Мария Александровна
