Просто так)… Или клубки разного цвета судьбы
«Стать больше самих себя кому дано»
Любая женщина как свежая могила: из снов, из родственников,
сладкого, детей…
Прости её. Она тебя любила.
А ты кормил здоровых лебедей.
Одна моя знакомая рассказала где-то в сети: «У меня была забавная (или грустная, если вдуматься) история. Мы привезли своего малыша в больницу с острым приступом крупа. Был он в розовой пижамке. Две медсестры, у которых в руках был его чарт с явно мужским именем, упорно называли его «она». Когда я сказала одной из них, что ребёнок мужского пола, она удивлённо возразила: «Но он ведь в розовой пижамке!»
Мы сразу рождаемся цветными. У нас разного цвета глаза, разного цвета кожа, в руках у нас клубки разного цвета судьбы. У кого-то чёрная (гибель в восемнадцать лет, тяжёлая болезнь в зрелости или одинокая старость). У кого-то разноцветная с люрексом (пропляшешь всю жизнь, пропоёшь стрекозой, а влюблённые в тебя муравьи будут корячиться на тебя и ещё спасибо скажут). У кого-то скучная, как пряжа из бабушкиной кофты.
И только у певчих птиц типа Эдит Пиаф клубок серебряный. Это их голос, их судьба, их возможность стать больше самих себя. Поющие женщины благословенны. Ни один мужчина, ни один Паваротти с ними не сравнится.
У Эдит Пиаф есть песня, которую я очень люблю. Она называется «Я ни о чём не жалею». Нет, я ни о чём не жалею, поёт она. Ни о хорошем, что у меня было. Ни о плохом. Мне всё безразлично.
Собственно, это песня о просветлении. Когда ты на всё уже смотришь как будто сверху. С каких-то запредельных крыш. И все измены, вся ненависть, вся ревность, все предательства, твои и чужие, это только ноты, чёрные закорючки, по которым ты пропел свою партию. Они могли быть лучше, могли быть тоном выше, чище спеты, но уж как получилось.
Стихотворение, простое, как объятье,
гогочет, но не может говорить.
Но у мужчин зато
есть вечное занятье:
жён, как детей, из мрака выводить.
И каждый год крикливым, птичьим торгом
я занимаюсь в их живой груди:
ту женщину,
наевшуюся тортом,
от мук, пожалуйста, избавь и огради!
Ты так быстро говоришь, что даже теряешь гласный звук в слове «стихотворения». Но мы же на самом деле так говорим в обычной речи, не до конца проговаривая, не по-написанному. Значит, так тому и быть.
Все стихтворения
как руки, как объятья.
(…от пуха, перьев их прикрой меня двумя!)
Да, у мужчин другие есть занятья,
но нет других стихотворений у меня.
Эдит Пиаф, маленькую, невзрачную, с ломаной судьбой, звали воробышком Парижа. Она пела эту свою «Я ни о чём не жалею», раскидывала маленькие руки, теряла любимых, голос, пила, воскресала, потом умерла. А потом эту её песню перепела Тамара Гвердцители. С другим текстом, текстом про саму Пиаф. «Летит всё ближе Эдит Пиаф воробышек Парижа». Да-да, опять этот воробышек, бессмертный воробышек любви. И в самом патетическом месте, в конце (финал песни всегда летит вверх), Тамара Гвердцители пропела, ломая синтаксис русского языка: «И песня, песня будет жить, когда в ней столько, когда в ней столько неба». И действительно. Так много неба.
…Ты мне протягиваешь руку наудачу,
а я тебе дырявых лебедей.
Прости меня.
Я не пишу, я плачу
над бедной-бедной девочкой моей…
Прости меня.
Из: Интервью
Дмитрий Воденников
Доброе утро, друзья мои, !
Пусть это утро принесет только позитив.
Пусть день будет удачным и успешным!
