Читаем. Теффи

Курорт
Сезон умирает.
Разъезжаются дачники, закрываются ванны и купальни.
В кургаузе разговоры о железной дороге, о пароходах, о скором отъезде.
Дамы ходят по магазинам, покупают сувениры: деревянные раскрашенные вазочки, финские ножи и передники.
Сколько стоит «митя макса»  спрашивает дама у курносого, с белыми глазами, лавочника.
Кольме марка,  отвечает тот.
Кольме гм кольме это сколько  спрашивает дама у спутницы.
Три кажется, три.
А на наши деньги сколько
Три помножить на тридцать семь гм трижды три девять, да трижды семь не множится
Утомительная жизнь в Финляндии,  жалуется первая.  Целые дни только ходишь да переводишь с марки на рубль, да с метра на аршин, да с километра на версту, да с килограмма на пуд. Голова кругом идет. Все лето мучилась, а спроси, так и теперь не знаю, сколько в килограмме аршин, то бишь марок.
// * * * //
Тяжелее всех чувствует увядание жизни молодой помощник аптекаря.
Каждый четверг танцевал он в курзале бешеные венгерки с молодыми ревматичками, бравшими грязевые ванны.
Каждое утро бегал он на пристань и покупал себе свежий цветок в петличку.
Цветы привозили окрестные рыбаки прямо на лодках, вместе с рыбой, и эти дары природы во время пути любезно обменивались ароматами. Поэтому в ресторане кургауза часто подавалась щука, отдающая левкоем, а розовая гвоздика на груди аптекаря благоухала салакой.
О, незабвенные танцевальные вечера под звуки городского оркестра: скрипка, труба и барабан!
Вдоль стен на скамейках и стульях сидят маменьки, тетеньки, уже потерявшие смелость показывать публично свою грацию, и младшие сестрицы, еще не отваживающиеся.
На стене висит расписание танцев.
Вот загудела труба, взвизгнула скрипка, стукнул барабан.
Это, кажется, полька  догадывается одна из сидящих маменек.
Ах нет, мамочка, кадриль! Новая кадриль,  говорит сестричка.
Не болтай ногами и не дергай носом,  вмешивается тетенька.  Это не кадриль, а мазурка.
Распорядитель, длинноногий студент, швед, на минутку задумывается, но, бросив быстрый взгляд на расписание, смело кричит:
Valsons!
И вот молодой помощник аптекаря, томно склонившись, охватывает плотный стан дамы, лечащейся от ревматизма в руке, и начинает плавно вращать ее вокруг комнаты. Алая гвоздика между их носами пахнет окунем.
Pas despagne!  красный и мокрый, кричит распорядитель, и голова его от натуги трясется.
Выскакивает гимназист, маленький, толстый, в пузырящейся парусиновой блузе. Перед ним, держа его за руку, топает ногами пожилая гувернантка одного из докторов. Гимназист чувствует себя истым испанцем, щелкает языком, а гувернантка мрачно наступает на него, как бык на тореадора.
Маленький кадет, обдернув блузу, неожиданно расшаркнулся перед одной из теток. Та приняла это за приглашение и пустилась плясать. К ужасу маленького кадета, тетка проявила чисто испанскую страсть и неутомимость в танцах. Она извивалась, пристукивала каблуками и посылала своему крошечному кавалеру вакхические улыбки.
Помощник аптекаря выделывал такие кренделя своими длинными ногами, что наблюдавший за танцами у дверей старый полковник даже обиделся.
Поставить бы им солдат на постой, перестали бы безобразничать.
Распорядитель снова справляется с расписанием и призывает всех к венгерке.
Страсти разгораются. Пол, возраст, общественное положение все стушевывается и тонет в гулком топоте ног, визгах и грохоте оркестра.
Вот женщина-врач в гигиеническом капоте мечется с двенадцатилетним тонконогим крокетистом, вот две барышни одна за кавалера, вот десятилетняя девочка с седообразным шведом; вот странная личность в бархатных туфлях и парусиновой паре лягается, обняв курсистку-медичку.
Ровно в час ночи оркестр замолкает мгновенно. Напрасно танцоры, болтая в воздухе ногами, поднятыми для «па де зефир», умоляют поиграть еще хоть пять минут. Музыканты мрачно свертывают ноты и сползают с хоров. Они молча проходят мимо публики, и многие вслух удивляются, как это три человека в состоянии были производить такой страшный шум.
// * * * //
На другое утро томный аптекарский ученик, загадочно улыбаясь, толчет в ступке мел с мятой.
Открывается дверь. Она. Дама, страдающая ревматизмом в руке.
itte Marienbad  лепечет она, но глаза ее говорят: «Ты помнишь»
Искусственный или натуральный  тихо спрашивает он, а глаза отвечают: «Я помню! Я помню!»
Гигроскопической ваты на десять пенни,  вздыхает она («Ты видишь, как трудно уйти отсюда»).
Он достает вату, завертывает ее и потихоньку душит оппопонаксом.
В петличке у него увядшая вчерашняя гвоздика. Сегодня уже не привезли новых цветов.
Осень.

.