Это было еще в Ленинграде, в середине 80-х.

Ехал я в маршрутке, на Васильевский. На сиденье рядом, бушевал ребенок, лет шести.     

Его мама безучастно смотрела в окно, не реагировала. А он дергал и дергал ее за рукав.
За окном проплывали деревья, дождик моросил, серо было, ну, Ленинград!
Ребенок что-то требовал, или, что-то утверждал.

И тут вдруг, она, как развернется от окна к нему, как дернет его за руку на себя, и как прошипит ему,
– Что ты хочешь от меня!
   

Он запнулся.
– Что ты хочешь, я тебя спрашиваю! Да ты вообще знаешь, кто ты такой! Ты никто! Понял! Ты никто-о! – она это выдохнула ему в лицо, просто выплеснула.

Мальчик смотрел на нее, и мне показалось, у него дрожит голова.
Или это я дрожал. Почувствовал, как потеет спина.    

Помню первую мысль: Неужели это она ему говорит! О ком она думает в этот момент!

– Видеть тебя не могу, — прошептала она. 
– «Ты же убила его!», — сказал я, но никто меня не услышал.

В маршрутке, как ни в чем не бывало, продолжали дремать люди.
Я сидел, не шевелясь.

А мальчик не плакал. Она отбросила его руку и снова развернулась к окну.

Он уже не бушевал, притих, как-то сразу. Смотрел в разорванную спинку сиденья напротив и молчал.

А у меня было желание встать и при всех, вот сейчас, просто разорвать ее на части! Сказать ей, — Это ты б… последняя! Это ты никто! Ты же убила его!

Клянусь, я бы сделал это!.. Мальчик сдерживал меня.

Я закрыл глаза, стал глубоко дышать, чтобы успокоиться как-то.

А когда открыл их, увидел конфету.

Молодой парень, похоже, студент, такой светлый, кучерявый, в джинсовом костюме, протягивал конфету мальчику.

Он еще встряхнул рукой, сказал, — Бери, это тебе.

Тот взял. И тут же парень протянул ему вторую конфету.

Мальчик помедлил и взял вторую.

Дальше происходило действие, вспоминая которое, я еле сдерживаю слезы.

Мальчик не стал есть, он коснулся маминой руки.

Она не сразу повернула к нему лицо. Но, все-таки, повернула. И видно хотела добить его.

Но он протягивал ей конфету.

Она посмотрела на него, на конфету, я видел, она недоумевает.

 Тогда он вложил ей конфету в руку. Она, как обожглась, быстро вернула ему.
– Я не хочу, — сказала.

 Две конфеты лежали у него на ладони.

Руку он не опускал.

– Ешь сам, — сказала она и тихо добавила,  – Я не хочу… Честное слово.  

Тогда он положил конфету к ней на колени.

Никогда не забуду эту паузу. И эту взрослость. Передо мной за несколько минут этих мальчик стал мужчиной, а она, из злой, раздраженной стервы, стала красивой молодой женщиной. Во всяком случае, это я так почувствовал.

Она молчала. Долго-долго молчала. Смотрела на него так, словно только увидела.

Потом обняла.

И он ее обнял.

Потом он развернул конфету и дал ей.

И пока она не положила ее в рот, сам не ел.

Вы представляете такое!

Это был еще одни шок, но уже другой.

Я тогда подумал о себе.

Я подумал, вот ты сидишь, такой праведник, ты хотел встать, обвинить, ты хотел ее «разорвать», переделать. И ты бы, ничего не добился кроме скандала и брани. А этот мальчик, посмотри, насколько он мудр, как он велик, этот мальчик, он взял другим. И пронял до самых печенок, до сердца, до слез.

А еще, этот молодой парень, который дал ему две конфеты, — подумал я, — он ведь не просто так дал две.

Я огляделся…

В заднем стекле маршрутки увидел этого молодого парня, он уходил вдаль по «моросящей» улице.

А мама и сын сидели, склонив головы, друг к другу. Как молодые влюбленные, ей богу!

Тут водитель объявил мою остановку.
Я, выходя, дотронулся до руки мальчика.

Я этим сказал ему «спасибо».
Не думаю, что он понял, но это и не важно.
Я навсегда запомнил этот урок.

Запомнил-то, запомнил, но должны были пройти годы, чтобы я его осознал.  

Что это и есть настоящее воспитание. О котором не все взрослые знают. 

 Что только примером и воспитывают. Не криком, не обвинениями, не битьем, нет. Только пример работает, больше ничто.

И мальчик этот показал пример. И ей, и мне. И он изменил нас.

Где он, этот мальчик!  

Где ты, мальчик! Что с тобой сегодня Как же ты нам нужен всем, а!

Мы ведь без тебя пропадем.