Отрывок из книги моей мамы.

«Когда началась война, мне было 8 лет, я окончила 1-й класс и умела хорошо считать «в столбик», писать и читать. Нас собрали в школе (школа № 4 г. Новороссийска) и готовили к обороне: учили надевать противогаз, стирать и на ладошках быстро скатывать бинт, вчетвером мы носили раненых на носилках.

Кормили раненых всем, что находили дома, бегали в разбитые магазины – искали еду. Впоследствии еду для беженцев и солдат готовили в столовой цементного завода.

Жутко было слышать стоны, крики, а еще страшнее собирать останки погибших. Мне и до сих пор снится война.

Военные проводили с нами занятия. Учили, как спасаться от отравляющих веществ. Младший лейтенант Леонид Воробьев предупреждал нас: «Бомбежек не бойтесь. При появлении немецких бомбардировщиков из-за перевала «Сахарная головка» будьте особенно бдительны. Как только видите, что оторвалась и летит на вас бомба – бегите навстречу самолету. Бомба пролетит над вами, она после сброса еще 150 метров летит по траектории, по инерции». Этот правило спасло многих при эвакуации беженцев, которых на двух судах осенью 1941 года привезли из Одессы в Новороссийск под охраной линкора «Парижская коммуна» (раньше и позже он назывался «Севастополь»).

Младшему лейтенанту Леониду (а, может, был он Алексеем) Воробьеву я подарила свою детскую фотографию, где написала: «Увидимся после Победы!» Может быть, она цела и где-то пылится у его родственников Он был русским, с волжским акцентом на «о».

Привезенных беженцев вели, несли, сопровождали все, кто мог (и мы, «младшие санитары») к подножью перевала, к двум тоннелям. Тоннели были вырублены вручную кирками, молотками, ломами рабочих. Начиная с 1882 года, здесь добывается сырье – камень мергель для производства цемента на заводе «Пролетарий». Правый тоннель протянулся под горой на 800 метров, туда свозили раненых и оставшихся военнослужащих; левый тоннель был 1200 метров и там размещали гражданское население и беженцев. Внутри, по скалам текла черная вода, внизу тоннеля проходили рельсы узкоколейки. В мирное время по ним «гоняли» вручную вагонетки с камнем, а далее уже по склонам горы бремсбергом (канатной дорогой) доставляли в цех шахтных печей для обжига.

Местным жителям были даны указания: сколотить деревянные щиты и положить на рельсы – это было и лежаком, и столом, и местом проживания в тоннелях. Самым страшным был недостаток воздуха. Особенно в средней части тоннеля – гасли свечи, задыхались люди. Приходилось их выносить и выводить на воздух. На выходе из тоннелей было жутко от бомбежек.

При подходе второго судна с беженцами моей бригаде «младших санитаров» было дано задание: помогать родителям с маленькими детьми и провожать их в тоннель, а при сильной бомбежке прятаться в «щели». Щелью называлась небольшая траншея, внутри отделанная бондарной клёпкой (из неё делают бочки для цемента), щиты из клёпки присыпали землей. Щели от бомбежек не спасали, но в них можно было укрыться от осколков.

Мне поручили семью из 6 человек. Я вела за ручку маленькую девочку Софочку; чтобы она не боялась и не плакала, ей дали букетик цветов. Мы уже подошли к горе, как началась бомбежка. Все побежали в окопы-щели. Я звала своих подопечных бежать за мной навстречу самолетам и выпущенным бомбам, но мама Софочки вырвала у меня ее ручку и побежала в укрытия, а я бежала в гору. Бомбы сыпались как горох, небо было черным от самолетов и дыма, а я все бежала и остановилась, когда далеко за своей спиной услышала взрывы. Постояв минут 10, пока падали осколки от бомб, я вернулась к окопчику, но там в живых никого не осталось, только из-под завала было видно кусочек серого в клеточку пальтишка и оторванная ручка маленькой Софочки с одним стебельком цветка, запутавшегося между пальчиками. Как же так, ведь сейчас, совсем недавно, несколько минут назад они были живы.. После увиденного и пережитого мне было очень плохо.»
Нина Рубштейн