…Я высказала матери все… Полтора часа визжала в трубку.
Когда в очередной раз она преподнесла мне свою «мудрость» про то, что мужа надо «пасти», чтобы не увели другие молодые да ранние, я … выбирала.
Выбирала, как отреагировать: у меня было несколько секунд на выбор.
Я могла в очередной раз заморозиться и пропустить мимо ушей ее перл, но на этот раз я …. не захотела. Не захотела привычно проглатывать, затыкать, наращивать обиду. Блин, наращивать уже некуда, я уже вся состою из обид и несбывшихся надежд!
…Я сказала, что верю мужу, и у нас с ним не такие отношения, как она себе представляет.
Мама пропустила мимо ушей мой ответ, и произнесла: «Вот всегда так. Вредничаешь, и мать не слушаешь».
…Знаешь, это типичный случай. Она не слушает, она не слышит. У нее своя картина мира, и в мою она даже не хочет войти. Ты знаешь меня… Ты знаешь, какую боль это мне причиняет.
Больно, что мать есть – вот она живая, разговаривает, даже иногда спрашивает как дела. Да только она готова услышать совсем немногое. То, что во мне, проходит через ее фильтры, и все, что ей не подходит, безжалостно отбрасывается.
Я уже давно отстранилась. У меня нет желания поддерживать с ней отношения – а разве то, что между нами происходит, можно назвать отношениями Я для нее существую как человек только в очень узком спектре нужд.
…Знаешь, что наделала наша терапия Я все больше открываю своих потребностей. И все больше осознаю, что они все голодные и больные. И чем больше я в терапии, тем больше голода и боли.
И что мне с этим делать
Все, что я делала до сих пор – я удерживала эту боль внутри себя. Боль, обиду, гнев, и другие аффекты. Я уговаривала себя, что мама не услышит, у нее ограничения, и все бесполезно. Но потребность-то в матери никуда не девается!
…Я высказала все. Про то, что я отстраняюсь, потому что она отказывает мне в праве быть собой. Когда она пыталась отвечать что-то в духе: «Все так жили, мне надо было работать», я переживала гнев.
Потому что она оправдывалась, но не брала ответственность: не сожалела о том, что упустила, и чего лишила меня.
Потом, после разговора, я все-таки почувствовала облегчение. Знаешь, мне мало жаловаться тебе: хоть и ты и понимаешь, о чем мои страдания, ты не моя мать, и не можешь повлиять на наши отношения.
Я принесла свои чувства в наше с матерью пространство… – тому, кому они были предназначены. Я думаю, только так можно почувствовать настоящее облегчение — высказавшись в адрес того, к кому я испытываю столько переживаний.
Проговорив все, я убедилась, что мама глуха и слепа, и надежды нет. Отчаяние охватило меня. Отчаяние и горечь. Потом мне стало жаль свою мать: как много она упустила в своей жизни… Она не знает меня. Она не знает себя. Это печалит.
Я думала о том, что все мои родные функционируют в таком мире, где нет чувств и нужд, зато есть хорошо и плохо. И с ними совершенно невозможно быть рядом.
Последняя мысль, которая пришла ко мне, была такой: несмотря на то, что надежды нет, и мы не встретимся с моими самыми близкими людьми, я не желаю быть жертвой.
Я признаю ограничения моей матери реальными. Признаю, что надежды нет. Теперь, когда не нужно ждать, я свободна! Я выбираю отношения с теми людьми, у которых, как и у меня, есть доступ к своим нуждам и чувствам, и мы можем встречаться по-настоящему.
Вероника Хлебова
