Есть клиенты, чья связь с миром, другими людьми и самими собой подобна тонкой нити, котораяможет обрываться при малейшем натяжении. Себя они чувствуют не вполне живыми и/или не вполне воплотившимися в собственной телесности. Они говорят, что на месте их прошлого — при сохранности памяти о произошедшем – эмоциональная пустота. Личная история словно утекает сквозь пальцы, воспринимается как нечто узнанное со стороны, нежели прожитое на собственном опыте. Недавние события скоропостижно блекнут, теряют свои краски, угасают связанные с ними переживания, оставляя за собой лишь призрак, в отношении которого все труднее понять, а мое ли это прошлое, а происходило ли это вообще, возможно, мне это просто приснилось.Такие люди словно не могут ухватиться за то, что произошло вчера, и не могут опереться на собственный опыт. Психика не удерживает опыт жизни в едином и связном нарративе.
С клинической точки зрения подобные переживания проявляются как хронические депрессивные состояния с выраженными дереализационными и деперсонализационными жалобами. Это значит, что и собственное «я» и мир вокруг ощущаются словно через мутную пленку, недостижимые и ненастоящие. Все как будто бы немного искусственное, фальшивое. Собственные же чувства словнозаморожены, анестезированы. Описанное состояние переживается как болезненно-чужеродное, тягостное. В наиболее тяжелых случаях возникает так называемое «болезненное психическое бесчувствие»: мучительное субъективное ощущение равнодушия. В таких состояниях люди даже стремятся к переживанию боли, потому что субъективно она является более переносимой, чем ощущение самого себя неживым конструктом.
Впрочем, настолько остро подобная психическая анестезия проявляется довольно редко; обычно же это стертые, размазанные состояния, которые облегчаются при медикаментозном лечении, но не проходят полностью. Они вроде бы позволяют жить, но не дают соприкоснуться ни с болью, ни с радостью – собственная аффективность изолируется из сферы сознательного опыта.
При таких стертых дереализационно-деперсонализационных проявлениях совершенно особым образом складываются отношения со временем. В субъективном восприятии время перестает быть непрерывным потоком, словно бы оно создается не непрерывным движением часовой стрелки, а дискретными цифрами на часах.
Опираясь на эту метафору, Sheldom Bach называет состояния непрерывного времени — аналоговым, а дискретное, рассыпающееся ощущение времени — цифровым. Люди, в нормальном аналоговом состоянии, с его слов, переживают непрерывность своей жизни, потому что в любой заданный момент имеют имплицитное чувственное знание, откуда они пришли и куда собираются двигаться (так же как на аналоговых часах можно увидеть тот час, от которого часовая стрелка направляется далее, и час, в сторону которого она движется, ровно как и ее местоположение в настоящий момент). Настоящее словно бы пронизывается прошлым и будущим, связано с ними как пуповиной — ощущением непрерывности собственного опыта.
При дискретном, цифровом переживании времени, оно предстает как последовательность разобщенных моментов, каждый из которых словно бы не в силах связаться с последующим и предыдущим, отщеплен от них. Разрывы между этими моментами могут переживаться как брешь, вакуум, своеобразные зависания-застывания, психическая смерть самости. Внешне это может проявляться в как будто бы внезапно и беспричиннопронзающей растерянности, забывчивости и пр., когда словно бы теряется последовательность даже самых простых действий.
Подобные бреши и ощущение пустоты пронизывают практически любой психический материал, о котором можно было бы рефлексировать и вербализовать. Он представляется рассыпанными отдельными бусинами опыта, которые невозможно связать в единую нить. Это распадающееся ощущение собственной жизни требует постоянного контроля и сознательных усилий для удержания связности самости. Внутренняя жизнь такого человека пропитана недоверием к собственным переживаниям, их лабильностью и трудностью фокусировки на них. Все это не позволяетопираться на собственный опыт. Порой выпадение в такую брешь переживается словно погасшая жизнь и смертеподобное состояние, анабиоз, кома, обесточенность.
Это не просто разрывы в связности, которые возникают от того, что расщепление дробит целостность нарратива личности, фрагментируя его на изолированные куски. Это незаполненные пустоты, пласты аффективного опыта, который никогда не был размещен в отношениях, не был увиден, распознан и освоен и потому — остался невыразимым в принципе, и ощущается либо как враждебные, чужеродные куски «не я», прорывающиеся в виде разнообразной симптоматики наружу (тревога, панические атаки,различные психотические переживания и пр.), либо — не ощутим вовсе, вернее, ощутим лишь как дыра и пустота, и остекленевшее время, увязшее в настоящем и лишенное связи с прошлым и будущим.
Стоит отметить, что подобные диссоциированные (и поэтому переживаемые как чужеродные и враждебные) фрагменты самости есть у каждого из нас. Это аффективно заряженные пласты раннего опыта, который никогда не был размещен и освоен в поле отношений с людьми (например, не был распознан и урегулирован родителями, что оставляло младенца наедине с затапливающим аффектом и необходимостью справляться с ним своими собственными ресурсами, которых у него на тот момент было недостаточно). Если эти куски непереваренного опыта незначительны, то психика справляется с тем, чтобы поддерживать переживание цельности, связности и непрерывности самости.
При наличии больших разрывов в субъективном опыте, самость оказывается пронизана угрозой распада и психической смерти. Чем масштабнее эти разрывы, тем более уязвим будет человек перед внезапной актуализацией фрагментов диссоциированного аффективного опыта, и тем более мощные деперсонализационные и дереализационные защиты, направленные на снижение общей чувствительности, будут необходимы для того, чтобы обеспечить нормальное функционирование. В наиболее тяжелых случаях это приводит к полному избеганию инициативы, изменений и уничтожению собственного будущего. Человек капсулируется во внутренней крепости, которая защищает его от повторного переживания непереносимых состояний, но одновременно превращается в тюремную клетку, изолирующую его от жизни. Парадоксальным образом, работа этих защит приводит к тому самому переживанию психической смерти, от которого они и призваны защищать.
Прорыв диссоциированных фрагментов самости переживается как затапливание непереносимым недифференцированным аффектом, атака неведомых призраков, у которых нет ни имени, ни формы – все это в экстремальных случаях приводит к транзиторным психотическим переживаниям. Либо же, если ресурсау психики больше и/или пласты диссоцированного травматического опыта не столь значительны, то самостьудерживается от переживания распада. Но и в этом случае подобные аффективные вторжениявыдергивают человека из тканиповседневности, из контекста событий вокруг. Динамический фильм прерываетсяувязанием в статическом, навязчиво внедряющемся кадре. Этот кадр на какое-то время подменяет собой фильм, человек застревает в переживаниях, не связанных с актуальным моментом.
Такие клиенты нередко сообщают о страхе потери контроля. Перспектива ослабления системы защит вызывает животный ужас и фантазии о схождении с ума, совершении пугающих поступков, потере себя, падении в бездну, распаде на кусочки. Соответственно, такой человек оказывается заключенным между дерелизационно-деперсонализационными защитами (которые призваны через тотальное застывание всех психических процессов сохранить ощущение «я») и прорывами через эти защиты затапливающих аффектов (ставящих под угрозу само существование самости).
Ранний травматический опыт бывает настолько непереносим, что не может быть удержан в рамках связного, цельного и непрерывного переживания самости. В таких случаях диссоциация является единственным средством сохранить себя в невыносимых условиях. В дальнейшем психика человека делает все возможное, чтобы не помнить этой непереносимой боли, но эта боль помнит его. Она прорывается беспокоящими сквозняками, отголосками пугающего опыта. Из-за того, что психика однажды решила «забыть» про то, о чем невозможно помнить, подобные сквозняки остаются лишь непонятными беспокоящими симптомами, не имеющими ни имени, ни истории. Это пугающее неопределенное нечто является зовом древней и позабытой, «детской», части самости, которая ищет выхода на свет, жаждет получить голос. Внутри есть что-то, что хочет быть прожитым. Но пережить это невозможно. Текущая психическая организация таких людей не способна впустить в себя этот опыт, переварить и ассимилировать его. Более того, структура их личности формировалась с целью НЕ переживать этот опыт.
Человек вынужден прятать себя от себя. Делать части себя не-собой, лишать их существования, анестезировать пласты своего «я». Таким образом, внутри разворачивается тот же процесс, который когда-то происходил в ранних отношениях с родителем. То, что когда-то было не распознано значимыми другими, не может прорваться в существование во внутрипсихическом пространстве. «Внешнее» выживание в невыносимых условиях преобразуется во «внутреннюю» оккупацию психики невидимыми врагами. Травма образует замкнутый круг, в котором повторяет сама себя.
Для работы с этими состояниями необходимо, чтобы терапевт сумел увидеть то, что когда-то не было увидено, что существует в заточенном и захороненном виде. В виде симптома, отрезанного от личности, лишенного связи с «я». А затем предоставить клиенту возможность интегрировать эти переживания. Это становится возможным, когда терапевту совместно с клиентом удается создать пространство, которое станет для диссоциированных аспектов самости тем отношенческим домом, которого у них никогда не было, а клиент, опираясь на это, позволит выплыть на поверхность психики невыносимым переживаниям, выпустить их из заключения. Этот путь может занять долгие годы, а порой и десятилетия. Время нужно на постепенное наращивание внутрипсихического ресурса и контейнирующих емкостей терапевтических отношений, чтобы клиент мог позволить этому раскрытию произойти и суметь его выдержать. Субъективно это может восприниматься как шаг в смерть, через которую надо пройти, чтобы суметь родиться заново.
Голланд Этель, Левчук Александр
2017 год
