Каждый раз, как варю чечевицу, вспоминаю.
Начало 60-х годов. Мамина подруга, Вера Кракау, купила в магазине редкостную редкость: чечевицу. Обрадовалась! Последний раз перед войной ее видела! Позвала гостей: художника Боба Крейцера с женой. Съездила в Елисеевский, купила рыбки красной и белой, хорошего сыру, ананас. Хлеб «ленинградский», длинный, замена французскому багету. Масло вологодское. Паюсная икра.
И как вершина всего чечевица.
Вежливый Боб Крейцер чечевицу ест, но видно, что ему не очень.
Вера Кракау, обеспокоенно: «Вам не нравится»
Боб Крейцер, меланхолически: «Да нет, ничего, я привык. Десять лет, каждый день, в лагере-то».
Крейцер сидел, сначала в тюрьме, потом в лагере как английский шпион. Должны были расстрелять, и уже вывели на расстрел, но на последней перекличке что-то там не сошлось. Фамилия такая-то Такая-то. Год рождения такой-то Такой-то. Все надо было повторить «полным ответом», как в школе. Место рождения такое-то По документам он родился в Орле, а на самом деле в Берлине. Он и возразил. Немножко удивились: а чего это он в Берлине родился отвели в сторону, слово за слово, а потом как-то шестеренки расстрельной логики дали сбой, и убивать его не стали. Отправили в лагерь. Сидел с уголовниками. Эти его тоже не съели, потому что он хорошо «романы толкал». Пересказывал Жюль Верна, Гюго, Майн Рида, что там читали мальчики из хороших семей (Кстати, хозяйке на заметку. Учите детей читать книги, может пригодиться.)
В него влюбилась дочь начальника лагеря. Такая с глазами в пол-лица. Тамарочка. Восемнадцать лет. А ему, наверно, лет сорок пять уже, коротконогий, доходяга, очки, веснушки, картавит. Родители Тамарочки били ее смертным боем, чтобы разлюбила его, но она не разлюбила. Они выгоняли ее на мороз, и она застудила себе женские органы, и у нее никогда потом не было детей.
Когда его срок вышел, его выпустили на свободу, и Тамарочка бежала вместе с ним. Они скитались по дальним, разрешенным к проживанию городам, ища работы и пропитания и опасаясь преследования, и оно было. Однажды ночью, зимой, принесли телеграмму. Боб читал ее и не мог понять ничего чушь какая-то. Но одно слово было его детским именем, прозвищем, которое было известно только близким, и очень немногим. Это был тайный знак, не иначе. Кто был этот неизвестный друг Что он знал Как смог предупредить Они так и не узнали этого, а просто наспех оделись и бежали из этого города. А утром пришли их арестовывать, но опоздали.
Так они перебегали несколько лет, чувствуя, что спасение в движении. Боб-то был покрепче все же он читал Майн Рида, Жюль Верна, Гюго и другие укрепляющие дух и разум книжки, а Тамарочка начала сходить с ума от страха. Она сидела на табуретке и раскачивалась часами: взад-вперед, взад-вперед. Боб боялся, что она правда обезумеет.
Но если подумать, то зачем бы ей был нужен ум, Тамарочке Все ее существо было чистая безрассудная любовь.
Так они дотянули до 1956 года, и была амнистия, и Бобу разрешено было жить в Ленинграде, вы подумайте; и у него даже была своя отдельная однокомнатная квартира, и все вообще кончилось хорошо, так сказать. Вот только детей не могли завести, и чечевица казалась на вкус не очень.
Я теперь думаю: вот потому и не было ее до начала шестидесятых, чечевицы-то. Весь урожай шел в лагеря. А когда лагеря позакрывали потоки чечевицы направили в магазины для гражданского населения. Ешьте. Теперь ваша очередь.
Временно.
Из: Татьяна Толстая. Легкие миры
