«Матросская тишина». 1974 год. 18+

Из окон мужского корпуса видна часть окна корпуса женского. Там в камере выбирают заключенную, раздвигают ей ноги и поднимают на руках так, чтобы было видно столпившимся у окон напротив мужчинам-заключенным.
Спустя несколько минут по протянутой между окнами веревке из мужского корпуса в женский передают пакетики со спермой. Беременных тогда выпускали по амнистии, так что женщины стремились забеременеть любыми путями.

Четыре бывшие заключенные согласились рассказать о случаях насилия, которое происходило с ними или на их глазах. Две рассказчицы принадлежат к так называемым «опущенным», очень боятся вернуться в тюрьму снова и согласились рассказать свои истории под диктофон только бывшей заключенной Светлане Тарасовой.
Александра Белоус, бывшая заключенная по статье 159 УК («мошенничество»)

В женской тюрьме самой страшной статьей считается детоубийство или насилие в отношении детей. Если сокамерницы узнают, что ты сидишь за это, тебя будут опускать до последнего. Как-то к нам в камеру завели азиатку, которая родила ребенка в аэропорту и выкинула его в мусорный бак. Нас сидело человек сорок, и половина, в которой были и экономические, хотели эту девушку опустить. То есть постричь ее или на нее пописать. И ведь эта женщина, опущенная, постриженная, она даже не сможет уйти в другую камеру (а у мужиков в таких случаях переводят в камеры к таким же), она будет сидеть на таком положении, у параши, под шконкой, до конца. И потом уедет по этапу из СИЗО на зону, и если, не дай бог, там узнают обстоятельства, над ней могут продолжить глумиться.

Как-то к нам приехала девочка из Барнаула, малолетка, но какое-то время сидела со взрослыми. Она рассказывала, что у них там статус в камере определяет тот секс, которым ты вообще в своей жизни занималась. Если ты занималась анальным, ты автоматически становилась опущенной. Мне, когда я эту историю услышала, она показалась верхом ужаса. Я не могла себе представить, что во взрослой камере меня подтянет на поляну старшая и будет спрашивать, какими видами секса со своим мужем я занималась.

Но потом меня перевели в камеру к несовершеннолетним, я два года была у них старшей. Это правда, они отличаются особой жестокостью. Есть даже такой анекдот. Он очень похабный, очень. «Тюрьма. Малолетки пишут смотрящему письмо: дорогой смотрящий, вчера заехал к нам первоход, оказался сукой, мы его опустили. Но за него впряглись другие и опустили нас. Дорогой смотрящий, так как нас опустили по беспределу, мы хотим получить право опустить тех, кто нас опустил».

Помню, в камере была девочка, которая не сидела за общим столом просто потому, что проговорилась, будто занималась с каким-то мальчиком оральным сексом. То, что в старших классах школы считается самым крутым, в тюрьме, наоборот, опускает тебя. Эта девочка подвергалась постоянным унижениям и оскорблениям. А история со шваброй чего стоит И надо сказать, что администрация обо всех этих случаях знает, конечно. И всячески их культивирует. И поощряет систему, когда старшим становится самый жестокий. И на малолетке, и у взрослых. Помню, у нас еще во взрослой камере старшая собралась на этап, об этом стало известно за пару месяцев. Так надзиратели ходили и высматривали, кто как себя вел. Старшей поставили ту, которая громче всех материлась и чаще всех распускала руки. Я вот только до сих пор не могу понять — зачем!
Светлана Тарасова, бывшая заключенная по статье 159 УК («мошенничество»)

У меня было четыре ходки, первая за кражу. В 12 умерла мама, а в 13 меня поймали, мы говорим не менты («менты» ‒ это ведь слово, которым они и сами гордятся уже), мусора. Я вытащила в автобусе из сумки кошелек, а скинуть не успела. Вот меня и повязали. Я тогда жила в маленьком городишке под Ростовом-на-Дону и стала там большой знаменитостью, про меня даже в газете написали. Я была не просто самой юной преступницей, но еще и обладательницей редкой профессии, ведь большинство карманников — мужчины. В общем, мне повезло, потому что там на весь город была только одна женская камера. И сидели там взрослые уже женщины, которые научили меня, как правильно вести себя и в СИЗО, и в колонии для малолетних. Так что никаких ужасов со мной не происходило.

Когда я сидела во второй раз, со мной была девочка-цыганка, она называла себя Степой. Мы очень подружились, курили вместе. Степа говорила, что сидит за убийство отца, который ее избивал. Но как-то мне надзирательница сказала, что на самом деле Степа — детоубийца. Знала ведь, зараза, кому сказать. Я попросила показать мне дело, из которого следовало, что Степа утопила ребенка своей подруги. Из ревности или еще из-за чего, не знаю. Но факт остается фактом, я ужасно разозлилась. Я не люблю детоубийц. Считаю, что ради таких только надо мораторий на смертную казнь отменить. Я не имею права так говорить, я сама почти всю жизнь провела там. Но я так считаю и мнение свое менять не буду. Но на Степу тогда обиделась больше за предательство. Всю эту историю узнала наша соседка, а мы тогда втроем сидели. Избили мы Степу тогда очень сильно. Она потом на ремне повеситься пыталась.

А сейчас сидела в Егорьевске два года, вот только в 2010 году вышла. Набрала кредитов в восьми банках на два миллиона рублей, так что посадили меня за мошенничество, да еще и всей тюрьмой пытались выведать, где у меня деньги лежат. Когда надзирательница впустила меня и стала закрывать дверь, она не заметила мою ногу и вот этой железной огромной дверью меня ударила — аж до крови. Я заорала. А она покрыла меня матом. Я поворачиваюсь, а у меня башню сорвало. Пошла, говорю, сама на хуй. Для нее это полный пипец. Так что она еще громче заорала, что сейчас сгноит меня и вообще. Я говорю: посыпь мне на одно место соли — ну, я ей сказала, на какое место, ‒ и слижи. В общем, мне выписали за это сразу 15 суток карцера. Избили — по пяткам резиновой дубинкой, чтобы не было следов. Профессионалы своего дела, что тут скажешь! Оставили на полу — там даже матраса не было. А у меня еще месячные некстати начались, пришлось рвать блузку (в своей же одежде сидишь) и подкладываться. Ну, зато я после карцера получила затемнение в легких и уехала на несколько месяцев в госпиталь. А вышла из госпиталя и пошла к батюшке. Рассказала ему все как на духу. Так что вы думаете На следующий день меня к оперу вызвали, он мне всю мою исповедь зачитал. Так что я больше в церковь там не ходила.

Меня к тому времени перевели в камеру, где нас сидело трое. А через стенку были малолетки. Как сейчас помню, Нина — москвичка, скинхедка, они с друзьями избили узбека и его трехлетнюю дочку цепями. Узбек выжил, а дочка его умерла. Вторую девочку звали Наташа. Она была из подмосковного города Шатура. Так она ребенка отравила ртутью, а потом еще и заморозила. Они там все, в Шатуре, такие. И еще две какие-то девицы с ними сидели. А потом к ним привели девочку, ее Леной звали. Она приехала к ним, забитая, из какой-то деревни, сидела за убийство отца. Вроде она резала что-то, а отец подошел к ней сзади и схватил за волосы, ну она его и прирезала. Я не хочу ни осуждать, ни оправдывать. Суд это уже за меня сделал. Только она не вызывала у меня таких эмоций, как эти детоубийцы. Нина у них была мама хаты такая. И начала эту Лену гнобить. За глупость, за оканья — эта ведь из деревни. То есть ни за что фактически. Кашу кидают в парашу — иди ешь. Зубы чистить, так ей щетку в параше искупают и заставляют чистить. Писает и заставляет ее языком вытирать. Макают ее башкой в парашу. Лена так орала, ‒ конечно, надзиратели все слышали. К тому же там, в Егорьевске, волчки с двух сторон стоят, вся камера просматривается. А у нас с ними кабур был — дырка в стене между камерами, чтобы переговариваться. Мы им раз сказали прекратить, два сказали ‒ они кабур со своей стороны и заткнули. Ну, мы надзирателям сказали. Надзиратели ничего не сделали. Тогда мы обратились к положенцу, Витей его звали, чтобы он разобрался, телефонов у нас не было, но мы дороги тянули. Через день Лену эту оставили в покое.
Источник: